Панорама Латвии, Ежедневная русская газета Латвии
003 04.01.02
Анатолий ГОНЧАРОВ
Остров Кремль. Мера милосердия

Политический детектив

Глава тринадцатая

Как там было у старика с рыбкой? Не насчет корыта, а в смысле
нравственности самой рыбки?..

Начало интриги классическое, продолжение — оторопь берет.
Попалась лукавая, взмолилась: «Отпусти ты, старче, меня в море!
Дорогой за себя дам откуп: откуплюсь, чем только пожелаешь».
Горячим утюгом ее дед не гладил и паяльник никуда не засовывал.
Хотя и мог. Рыбешка попалась подлая. Чтобы изменил дед меру
пресечения, она не к милосердию и великодушию взывала, а сразу
на корыстной струне сыграла. Мол, не гони, дед, пургу, а то
деревья гнутся, давай настоящую цену: сколько?

А дед в правоприменительной практике помилования тот еще лох
был. Тимуровец на пенсии. Либерал в памперсах. И в мозгах у него
гуманитарный беспредел. Бог с тобой, говорит, золотая рыбка, не
надо, мол, ни откупа, ни выкупа, ни кодированного счета в банке,
ни тайм-шера на Маврикии — плыви себе, пока море синее. И домой
возвращается на грех свой и муку. Там крупно наступает на
грабли. И поделом.

Старуха правильно удивилась, только не разобралась — старик ее
дурак всерьез или надолго? Сама, заметим, тоже не стиральную
машину «Аристон» затребовала, а всего лишь новое корыто,
поскольку старое у нее совсем раскололось.

Делать нечего. Забил старик стрелку золотой рыбке: «Смилуйся,
государыня рыбка!..». И чисто конкретно — за корыто базар
шлифует. Все у них там срослось по понятиям — и в тот раз, и в
следующий. Но запросы тоже растут, и это естественно — раз есть
одно, то и другое следом идти должно.

Столбовой дворянкой старуха сделалась, но и это ей уже по
барабану. В общем, так и шла задним числом оплата бескорыстия и
великодушия, пока золотая рыбка не взбеленилась хуже старухи. И
жестоко наказала старика со старухой за коррупцию и
вымогательство, оставив их у разбитого корыта.

Конца этой сказке нет. Спустя два века в Германии вышла книга
«Юмор народов мира». Русский юмор там представлен «Сказкой о
рыбаке и рыбке». Где эти тунгусы юмор увидели? В чем? Это же
драма! С нее не начинаются — на ней заканчиваются все анекдоты.
Писатель-гуманист Анатолий Приставкин обрыдался, наверно,
перечитывая на досуге, которого у него теперь много. Свою жизнь
увидел — вплоть до того рождественского кануна, когда тучку
золотую президентским указом в туман слили. Какой юмор?

И кто, спрашивается, в этой драме хуже — старик или старуха?
Правильный ответ: золотая рыбка. Сначала она цинично
предположила, что дед корыстен и алчен. Пообещала за свою
свободу златые горы, а когда до них дошло дело, хвостом вильнула
и все похерила. Не выдержала испытания временем. И не надо здесь
ля-ля. Не аквариумная тварь — золотая и волшебная. Со связями,
влиянием и приличными возможностями в сферах власти. Значит,
должна быть в ответе за тех, кого приручила.

Писатель-гуманист Приставкин, возглавлявший комиссию по
помилованию, тоже не дотягивал до идеала милосердия, ну так
никто же в этом и не видит юмора. А если и возникают на его счет
анекдоты, то за тайностью их мотивов надо очень и очень
послеживать. Драма его гораздо серьезнее и глубже, чем у старика
со старухой. В столбовое дворянство не рвался, на царскую власть
не покушался, а ему даже корыта не оставили. Он, как Стенька
Разин, волю давал всем браткам, которые сильно ее домогались,
милосерден и сострадателен был, как мать Тереза, а ему
сказали...

Что ему сказали, страна не услышала. А жаль.

Многая лета

В канун минувшего Рождества президент Путин отвечал на вопросы
своего народа. Хорошо отвечал. В течение двух с половиной часов
— без подсказок и справок. Судя по общей реакции, народ остался
доволен. А сам Путин немного расстроился. Не все сказал, что
хотел. Потому что не спросили. Вот, например, не случилось
прямого вопроса о проблеме помилования осужденных. Как-то вот
так спокойно принял народ известие о ликвидации комиссии по
помилованию при президенте — нет ее и не надо. А президент
именно что хотел объяснить, почему ее нам не надо такой, какой
она сплотилась при писателе-гуманисте Приставкине. Не спросили.

Про Буша вопросы задавали, а про комиссию, приставленную еще к
синдромному гаранту, — ни слова. Нет интереса ни к судьбе
Приставкина, ни к его обширной клиентуре. По поводу уголовной
политики были вопросы — почему за мелкие правонарушения
«конопатят людей в тюрьме», и президент согласился, что это не
дело, и хотел что-то добавить, но тут опять Буш в теме
прорезался: как, мол, Владимиру Владимировичу спалось у него на
ранчо.

— Я не очень был взволнован тем, что ночевал на ранчо у Буша, —
ответил президент. — Он должен был сам думать, что будет, если
он пустил к себе бывшего сотрудника разведки. Но и сам Буш — сын
бывшего главы ЦРУ. Так что мы были в семейном кругу и
чувствовали себя неплохо.

Народ смеялся с пониманием. Народу не было стыдно за ответы
президента. А президента не коробили вопросы о зарплате и
пенсиях — последняя тучка рассеянной бури. С этим, надо
полагать, все будет хорошо. И Хаттаба поймают, и Басаеву башку
оторвут, и с инфляцией справятся, и газ в казачью станицу
проведут по утвержденному плану.

А с милосердием что будет? Невод в то море кто закидывать
станет? Столько лет под «крышей» Ельцина миловали душегубов и
супостатов, а сейчас что? Или клиентуры не стало, которая в
шестом коридоре Бутырки распевала: «По небу полуночи ангел
летел», будучи в полной уверенности, что Лермонтов это о
Приставкине сочинил. Теперь там поют: «Многая лета — большие
срока».

Вопроса ждал Путин, но не дождался. После массовой
пресс-конференции поднялся на второй этаж первого кремлевского
корпуса, где его ждали журналисты, и там объяснил причину
некоторой личной неудовлетворенности.

— Не было прямого вопроса о практике помилования. Я все думал:
сказать, не сказать... Не сказал. Тем более не очень приятно в
прямом эфире говорить, что я помиловал свыше двух тысяч убийц...

Прозвучало обезоруживающе искренне, но затем на лицах возникло
недоумение, и Путин пояснил, как это у него получилось.

— Понимаете, в прошлом году мне вот такой, фолиант приносят. От
комиссии по помилованию — вот такой!.. — он показал рукой
габариты фолианта. — Это все люди, которых надо помиловать. Вот
мы и помиловали более двух тысяч... Ни в одной стране мира
ничего подобного нет!..

Еще Путин сказал, что принял решение де-факто делегировать
право помилования губернаторам и президентам субъектов
федерации, но и не так, чтобы напрямую. Вначале дела осужденных
будут рассматривать общественные комиссии с обязательной
публикацией в прессе результатов этого рассмотрения, причем с
указанием статей, по которым человек осужден, и обоснованной
мотивировкой, почему его следует помиловать. Губернаторам тоже
придется вникать и думать: ставить свою подпись или еще немного
подумать. Реально же помиловать все равно сможет только сам
Владимир Путин своим указом. Но главное, что все будет гласно,
открыто в газетах.

— И пусть это прочитают родственники погибших... — добавил
Путин и, вспомнив, видимо, терзавшую его цифру, покачал головой.

А точная цифра помилованных убийц в 2000 году такая: 2689
человек. Но и это еще не все, о чем мог сказать и не сказал
президент Путин. Тут слов не надо. Тут цифры важны. Скажем, за
последние восемь лет. Вначале динамика роста осторожной
выглядит. Опасением сквозит — вдруг Ельцин с похмелья ткнет
пальцем в ту или иную фамилию и спросит: «Эта-а шта-а,
понимаешь?..». Но он не спросил. Ни разу. Даже не интересовался,
что именно подписывает. И комиссия Приставкина пустила
милосердие на поток: 1992 год — 2726; 1995 год — 4988; 1999 год
— 7418; 2000 год — 12843 человека. Из помилованных в 2000 году
свыше 76 процентов отбывали наказание за совершение тяжких и
особо тяжких преступлений, в том числе, как уже сказано, 2689
человек — за убийство. Осужденные за разбой, грабежи, похищение
людей и бандитизм выходили на свободу с чистой совестью —
косяками.

По небу полуночи ангел летел, и тюрьмы гудели от цены вопроса.
Милосердия за мешок лука не купишь, это все понимали, но зверели
от прейскуранта: пять тысяч баксов только за то, что к тебе
придет адвокат из числа «особо доверенных» и спросит, где ты был
раньше, когда расценки щадящие действовали. А он нигде, кроме
тюрьмы, не был. Так что пустой это разговор — называй настоящую
цену. Настоящая же от пяти тысяч начальных баксов улетает в
бесконечность. Если с Генри Резником дело иметь или с Генрихом
Падвой, то цифра еще несколько оборотов вокруг Земли накрутит,
прежде чем в космос устремится: «Помилуй мя, Господи!..».

Коль имеется на воле общак, то и пожизненный срок в три года
уложится, нет — сиди до звонка. У бутырских беглецов из шестого
коридора смертников бабок хватило только вертухаям заплатить,
потому не далее Подмосковья они добрались, а за остальных
президенту и сказать стыдновато было. Как скажешь, если к цифре
2689 надо шесть зеленых нулей приписать. Это по минимальной
шкале. А по максимальной — сам Приставкин давно со счета сбился.
Одно помнит: «Ночевала тучка золотая на груди
утеса-великана...».

Именно это обстоятельство и вынудило Минюст России еще в
прошлом году разослать по территориальным органам
уголовно-исправительной системы особый циркуляр, касающийся
подготовки материалов на помилование осужденных, за подписью
заместителя министра Юрия Калинина с требованием не допускать
ходатайств о помиловании лиц, совершивших особо тяжкие
преступления, злостных нарушителей режима содержания, лидеров и
членов преступных группировок с особо жестокими наклонностями и
прочих негативно характеризующихся заключенных.

«Исключить, — сказано в циркуляре, — случаи ходатайства о
помиловании в отношении лиц, отбывших менее половины, а
осужденных за особо тяжкие преступления — менее двух третей
срока наказания, назначенного судом».

Это был удар, от которого уже не сумели оправиться ни старик с
неводом, ни старуха с корытом, ни сама золотая рыбка. Хотя и
хорохорились коллективно: где гуманность президента, где
либерализм общества, правые силы — где? Да там они, там. Где
юмор народов мира и драма России. А какой замах был сделан с
расчетом на урожайный 2001 год! В комиссию Приставкина поступило
уже 86361 ходатайство. Не спохватись Путин, их бы тимуровцы
рассмотрели на раз-два. По триста дел в минуту.

Формула милосердия примерно такая: 31 удар ножом умножаются на
9 лет назначенной отсидки, нули добавляются до полного ощущения
святости и сытости.

Бессмысленно размышлять, кто тут смешнее и хуже. Все одинаково
великодушны. Только одни домогаются милосердия, а другие его на
глазок отпускают. Мало никому не кажется. Такая страна. Нация
милосердия. Во Франции со скрипом и скрежетом милуют не более
пятисот осужденных в год при 25-35 тысячах обращений. В
Соединенных Штатах за последние восемь лет помилованы 453
человека при общем количестве осужденных в полтора миллиона
человек. В Германии за пять лет помилованы 111 человек. Наверно,
поэтому в Германии российская драма проходит как юмор. Там украл
ящик пива, отсидел две трети положенного, отмолил у судьбы
помилование — и завязал с этими делами. У клиентуры Приставкина
по-другому: четырежды судимый садится в пятый раз — за убийство.
Как сел, так и вышел, отбыв в общей сложности три года. На
свободе он у домны не встанет очарованным странником и в шахту
тем более не полезет. Ему чистая совесть не позволит. Он
займется прежним промыслом, ориентируясь на собственный
воровской фарт и сердобольность писателя-гума ниста. Старика
пришьет, старуху замочит, арендует крейсер и уйдет в круиз по
синему морю — гуляй там себе на просторе с паспортом на имя
лейтенанта Шмидта. Очень русская сказка, кажущаяся немцам
анекдотом. В совокупность этого понятия милосердие заложено как
составная часть уголовно-процессуального кодекса.

Не о совести речь. Не о чести разговор. Но хоть чайная ложка
мозгов там была? У того гуманиста, который тридцать лет и три
года забрасывал невод, пока не поймал золотую рыбку, — была она,
эта чайная ложка мозгов? В одной Москве уже 22 крупных
преступных группировки, насчитывающих от 100 до 900 бойцов, и
около ста пятидесяти таких, которым еще расти надо. Они вырастут
скоро под началом шестидесяти отпетых авторитетов, обретших волю
стараниями Приставкина и его компании. Будут дети лейтенанта
Шмидта, помянутого не ради заемного юмора Ильфа и Петрова, а во
имя созвучия исторических параллелей смутных времен России,
рождавших своих героев.

Тоже и Шмидт. Ильф и Петров знали, с кого писать безобидных
своих жуликов, только боялись в том признаться. Лед тронулся не
у Марлена Хуциева и даже не у сына турецкоподданного, а много
раньше. И не в ту сторону, куда смотрел Пастернак: «Над
крейсером взвился сигнал: командую флотом. Шмидт». Впрочем,
Пастернак, кажется, тоже догадывался.

Имя и вещь

О том, что Пастернак догадывался или даже знал, кто такой на
самом деле герой Черноморского восстания лейтенант Шмидт, легко
понять из писем самого Пастернака. Горькому: «Когда я писал
«1905-й год», я как-то все время с Вами считался. И слова Ваши о
«Годе» меня осчастливили». Константину Федину: «Когда я писал
«1905-й год», то на эту относительную пошлятину я шел
сознательно, из добровольной идеальной сделки со временем».

Сделка имела место. Густо собрав авансы в издательствах и
редакциях, Пастернак навалял «Лейтенанта Шмидта», а за ним и
завершавшего трилогию «Спекторского». И снова обратился с
письмом к Горькому: «Где была бы правда революции, если бы в
русской истории не было Вас, дорогой Алексей Максимович?..». И
правда, где? На крейсере «Очаков» ее не было. Там была
элементарная кража казенных денег. И суд офицерской чести.
Позорное пятно на истории русского флота. Пятно замыли, образ
корабельного казнокрада отлили в бронзе — в назидание поколениям
новых героев. Приставкин — всего лишь один из малых сих. Не его
вина, что не был приставлен к домне или опущен в шахту, а
водворен под воровскую крышу ради выкупа с золотых рыбок
паханата.

38-летнего Петра Шмидта, торгового капитана, призванного на
службу во время русско-японской войны, не знали куда деть, чтобы
не наломал дров. Поставили на тихо гниющий в ремонте,
полуразобранный крейсер «Очаков». Боевых впечатлений масса: «Ура
навеки, наповал, навзрыд!..».

Судовую казну лейтенант Шмидт тоже — навеки и наповал. Девицы —
навзрыд от его щедрости. Квартиру снял приличную, на велосипедах
катался, кутил и сорил деньгами. Но и по отношению к матросам
тоже являл меру милосердия. Пьешь спирт, братец, отойди, не
дыши, ступай лучше отдохни: «Пройдя в столовую и уши навострив,
матрос подумал: «Хорошо у Шмидта».

И было хорошо до тех пор, пока ревизия не обнаружила, что
денежный ящик пуст. Ни даже мышиного помета. Кто за него
отвечает? Командир лично ведает. Чем объясняет пропажу лейтенант
Шмидт? Катался по городу на велосипеде, а кассу держал при себе,
в портфеле. Для сохранности. С той же целью повесил портфель на
руль. Покатался, глянул — руль на месте, портфеля нет.

Начали выяснять, когда в судовой кассе последний раз деньги
были: оказалось — еще перед поездкой к любовнице в Киев. Девица
чудо как хороша была. Священные реликвии любви, дорогие сердцу
письма к ней лежали в том же портфеле, и поскольку, как уверял
Шмидт, он ни за что не расстался бы с ними, это и выдвигалось им
как аргумент в пользу версии о случайной пропаже казны. Письма
ведь дороже, а их тоже нет, господа. Святой человек! Пастернак
проник в его душу: «Полюбив даже вора, как не рвануться к нему в
каземат в дни, когда всюду только и спору — нынче его или завтра
казнят?»

Приставкин бы рванулся, не раздумывая. С кого получишь, не
возлюбив, не возлелеяв вора?

Флотская ревизия передала скандальное, неслыханное дело по
команде. Начальство, не желая широкой огласки, направляет его в
суд офицерской чести. Офицеры выслушивают клятвы и бредовые
аргументы Шмидта. Дают понять остолопу, что для спасения чести
не худо бы и застрелиться. Нет — пошел вон!

И Шмидт подает рапорт об увольнении с флота. Сидит в квартире —
ни денег, ни девиц. Одна пришла: «Я крик твоей души из номеров
Ткаченко!» Узнав, что денег нет, ушла конфидентка. Делать
нечего. Искать надо золотую рыбку.

Войну Россия проиграла, и социалистам не терпелось делать
скорее революцию. Вот она-то и обернулась поначалу золотой
рыбкой. Опростав все емкости со спиртом, матросы «Очакова»,
сильно заскучавшие по либеральному Шмидту, постановили призвать
его обратно, потому как он есть человек незлой, нестрогий и
матросскую нужду понимающий. Классово, конечно, чужд, но для
разгону тоски пригодится на первых порах. А там — там видно
будет.

Послали депутацию к Шмидту: даешь нашу власть! Тот надевает
мундир, возвращается на корабль и самочинно вступает в
командование — чем? А вот именно тем: «Командую флотом. Шмидт».
Спускается в катер и велит держать к ближайшему на рейде
броненосцу — объяснять преимущества революции: присоединяйтесь,
братишки и господа! Обратно в катер его скинули с вырванными
погонами. Хорошо — не голым. Офицеры кипели от бешенства:
заслуженно уволенных с флота обычно повышали в чине, так
революционный Шмидт нацепил погоны капитана второго ранга.
Оттого и путались впоследствии историки революционного движения
— по документам Шмидт лейтенант, а в ходе допросов называл себя
капитаном второго ранга.

Вернулся на «Очаков». Тучка золотая только пригрезилась, а
рыбка золотая даже и не приснилась. Поднял красный флаг и сидит
на своей лайбе без хода и орудий. Впустить на борт арестную
команду боится. Что ему делать? И что с ним? Героя революции не
вышло. Он же не знал, ведать не ведал, что когда-нибудь потом у
Пастернака выйдет — туманно, витиевато, местами просто глупо, но
будут считать, что есть герой. Застрелился бы хоть сейчас, так и
Пастернаку полегче было бы эпоху описывать: «Как вы, я — часть
великого перемещенья сроков...».

Многая лета — большие срока...

Дали холостой по «Очакову». Тишина. Всадили в надстройку фугас,
и судовой революционный комитет мигом постановил: сдаться.

Не о совести речь. Не о чести разговор. Но хоть чайная ложка
мозгов там была? Откуда, господа?.. Слил Пастернак тучку золотую
в туман поэтических снов: «Напрасно в годы хаоса искать конца
благого. Одним карать и каяться, другим — кончать Голгофой». И к
Горькому с откровением: «Письмом Вашим горжусь в строгом
одиночестве, накрепко заключаю в сердце, буду черпать в нем
поддержку, когда нравственно будет приходиться трудно. Пишу
сейчас, потеряв голову от радости, точно пьяный...».

В 1906 году разжалованного Шмидта расстреляли: «Как непомерна
разница меж именем и вещью!..». Это да. Имя перешло к
набережным, пароходам и поэмам, а сам урожденный остался вещью:
«Перед ним, как на ладони, ныне так же, как тогда».

Пастернак с его «относительной пошлятиной» объясним, и мотивы
понятны: в «Звезде» давали по три рубля за строчку, в «Новом
мире» — только по два, зато деньги вперед. Вот, собственно, вся
цена вопроса. Но там другие портфели подвешены на руль
шмидтовского велосипеда. Зачем было героя лепить из растратчика?
Пастернак в своей поэме спросил по-другому: «Зачем Россия
красится так явно и зловеще?» Сам же и красил. Зачем?

Новые герои нужны были. Свежие. И не георгиевские кавалеры, эти
ключевые фигуры имперского эпоса. Новая власть тоже хотела
эксплуатировать энтузиазм героя без родовых корней, чтобы
биография его начиналась с 38 лет, а в 39 заканчивалась. Вот и
ползали по страницам журналов и книг, порхали стайками и в
одиночку — мудрые, геройские комиссары в пенсне и пыльных
шлемах: уже обозначился фадеевский Левинсон, уже совершил свои
подвиги Леня Бейлинсон Николая Чуковского, уже пал в степях
Украины славный продармеец Иосиф Коган, озабоченный «Думой про
Опанаса», уже таки рыжий Мотеле с легкой руки Иосифа Уткина
оборонял Перекоп, хотя по логике недавней истории его следовало
штурмовать, но какая, собственно говоря, разница?.. Словом, были
герои. Имели место. На войне, как на войне.

А что стало бы с лейтенантом Шмидтом, если бы он «частью
великого перемещенья сроков» подгадал с правильно раскрашенным
флагом к августу 1991-го? «Командую флотом. Шмидт» — вот что.
Адмиралом Куроедовым стал бы, поскольку «ныне так же, как
тогда». Или во главе либеральной партийки утвердился, как бывший
замполит Юшенков, а потом, если повезет, в губернаторы, как
бывший герой Руцкой. И там уже не худой портфельчик с
корабельной казной, там совсем другой счет. Либо, выйдя в
отставку, сделался бы, как жертва репрессий, членом
президентской комиссии по помилованию. Кстати, почти что и
угадал Пастернак вероятное направление развития судьбы либерала
и казнокрада: «Высшей мере наказанья служат эти господа». В
указанной точке так или иначе пересекаются исхоженные
исторические параллели, и золотая рыбка, с ее стремлением
обольщать откупом, а затем вершить щучий суд, правильно нащупала
корыстную струнку рыбака, кажущегося у Пушкина
безынициативно-милосердным и безвольным потатчиком старухиных
вожделений: ступай себе с

Богом, будет она столбовой дворянкой. Крутые паханы, держатели
воровских общаков, входя в роль золотой рыбки, не прозревают
столь же глубоко, как она. В голову не вспрыгнет догадка о том,
сколько столбовых либеральных движений кормилось с воровской
казны, сколько теремов понастроено, сколько шей «жемчуга
сгрузили»...

Братва наивна, старик глуп. Кому хуже всех, когда сказке конец?
Когда Приставкин исполнил самую русскую из всех фигур пилотажа?

Скорый ответ: Иудушке Головлеву, председателю исполкома
движения «Либеральная Россия» — некуда за милосердием кинуться,
когда посадят. Ответ неправильный. Его не посадят. Потому что
чересчур длинный шлейф аквариумного дерьма за ним тащится —
потянет за собой бывшего прокурора Челябинской области Брагина,
бывшего генпрокурора Скуратова, действующего губернатора Сумина,
а там — Гайдар, Починок, Чубайс, Кох...

Сам Иудушка нахально свидетельствует: «Мы успели ознакомиться
не со всеми материалами дела. Но из того, что я прочитал, можно
сделать вывод, что неназванных, но читаемых между строк
известных в России фамилий достаточно много для того, чтобы
спровоцировать скандал федерального уровня. Таких фамилий шесть,
по крайней мере. Это очень известные политические деятели
Российской Федерации. А сколько всего впереди! Назвать
фамилии?..».

Не стоит. Многая им лета.

Ну так кому хуже всех? Старику? Рыбке?..

Правильный ответ: бабке. Так и останется в своей «ветхой
землянке», наедине с разбитым корытом — стирать в нем, не
перестирать юмор народов мира.

Путин под Рождество думал: сказать, не сказать про конец этой
сказки, чтобы все поняли, каков он будет... Не сказал. Значит,
еще не конец. А жаль.

2 — 3 января 2002 года.

Москва — Рига

РУБРИКА