Час, Ежедневная русская газета Латвии
235 (1261) 06.10.01
Элина ЧУЯНОВА
Не верь, не бойся, не проси

Фото Романа Кокшарова.Галина Режеп — своим лицеистам: «Напишите
письмо Печорину».

Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий... Пришло время
вспомнить о великом и могучем как о единственной опоре и
поддержке. В эти самые дни мы стоим над пропастью великих
перемен. 2004 год станет вторым звеном в цепи, на которую
мечтают посадить русских Латвии идеологи преобразований. А
первым, если помните, был перевод на латышский язык высшей
школы.

Элина ЧУЯНОВА

Кто-то из мудрых заметил, что только в одном языке мира —
русском! — воля означает и силу преодоления, и символ свободы,
отсутствия преград. «У нас нет силы воли» и «Я пришел, чтобы
дать вам волю» — разница очевидна. А вот «пропасть», независимо
от ударения, означает погибель...

«Как ни вытравливай русское слово, как ни вытесняй его на
задворки, оно обречено жить вечно. Я бы даже сказала жестче: чем
упорнее язык загоняется в духовную эмиграцию — тем бережнее
хранят его носители и тем более живучим он становится», — с этой
парадоксальной мысли, высказанной преподавателем русского языка
и литературы рижского Пушкинского лицея, лучшим учителем 1998
года Галиной Режеп, началась наша беседа о судьбе родного слова.

— Пожалуй, в этом смысле русские Латвии будут сродни эмигрантам
первой волны, — продолжает Галина Алексеевна. — Вопреки воле
оказавшись за пределами России, они не только сберегли родной
язык, культуру и самосознание, но и сумели передать это
богатство своим потомкам, которые в большинстве своем говорят,
читают и чувствуют по-русски. К счастью, тенденции похожей
бережности заметны уже здесь и сейчас.

— Значит, языковеды не правы, утверждая, что удел русского
языка в Латвии — медленная, но верная деградация?

— Правы, но не во всем. Конечно, всегда были и будут
ассимилянты, манкурты, не помнящие родства... Но вот что
интересно — одна наша выпускница, которая сейчас учится в вузе
на латышском языке, очень точно выразила типичную для
русскоязычной молодежи точку зрения: «На латышском языке я
вынуждена говорить, английский необходим для будущей профессии,
а родной русский — наслаждение и отдушина». То есть именно та
самая хрестоматийная тургеневская опора и поддержка. Это лишний
раз доказывает, что любое насилие над национальными ценностями
только укрепляет их. Теперь даже многие наши латышские коллеги
понимают: русская школа — та глыба, расколов которую, можно
нанести непоправимый ущерб гражданскому обществу.

— Формально реформа образования затевалась на благо
нацменьшинствам — чтобы они чувствовали себя полноценно в
титульной среде, могли держать конкуренцию на рынке труда и т.
д.

— А выпускники русских школ и так чувствуют себя полноценно.
Вот пример нашего лицея: каждый год около 80 процентов его
выпускников поступают в вузы. Из них лишь единицы выбирают
русскую филологию, российское или западное образование.
Остальные штурмуют латвийские университеты, идут на философский,
юридический, экономический. При этом оставаясь русскими.
Аналогичная картина и в других школах, колеблется лишь процент
поступающих.

Да, многие не скрывают, что вынуждены говорить по-латышски. Но
ведь говорят, и уже давно. Через несколько лет после упразднения
высшего образования на русском языке стало ясно: наши
пробиваются. И учатся в университетах наравне с латышами, а
иногда даже успешнее. И находят приличную работу — потому как, в
отличие от своих латышских ровесников, свободно владеют еще и
русским языком. И, кстати, занимают чьи-то места под солнцем. А
теперь представим, что сложную науку выживания им придется
осваивать со школьной скамьи. Боюсь, просчитать последствия 2004
года под этим углом зрения реформаторам и в голову не пришло.

— Галина Алексеевна, вы уже 12 лет преподаете русский язык и
литературу в старших классах. Нет ли у вас ощущения, что сейчас
интерес к этим предметам уже не тот, что был десять лет назад?

— Изредка слышу: «А зачем нам русский? Мы его и так знаем».
Отсюда вседозволенность по отношению к языку, культуре речи,
трудности с выражением мысли. И тут уж учитель — кто личным
авторитетом, кто оживлением методики — пытается восстановить
престиж своих предметов. Я, например, уже давно не вызываю
учеников к доске, использую дискуссионные методы, вовлекая в
работу весь класс. Главное, чтобы на уроке было интересно.
Конечно, в любой школе найдутся дети, которым лень учиться, но в
нашем лицее таких мало. Сюда не идут случайные люди, потому что
общеобразовательная планочка у нас выше — как-никак статус
обязывает. Лицеисты и читают больше, и способны анализировать
глубоко, за частным увидеть общее. Знаю, что в некоторых школах
именно «проходят» литературу: сюжет уловили, выяснили, куда
герой пошел, что сделал, — пора брать новую тему. А настоящий
смысл произведения проходит мимо, и в памяти может остаться
просто «дурак Базаров, который лягушек резал да и помер в конце
концов».

— Вы говорите: много читают. А что читают — Акунина и Пелевина
или, может быть, «Толстоевского»?

— Если читают Акунина и Пелевина, то небезнадежны. Ведь этих
современных авторов не откроешь для себя без классической базы,
без Толстого и Достоевского. Подавляющее большинство моих
старшеклассников во время летних каникул читают «Войну и мир».
Причем с интересом, и не только «мир», но и «войну». Многие за
лето успевают увлечься Достоевским и уже в сентябре спрашивают:
«Когда же мы им займемся?» Романы Достоевского очень современны
— «Братья Карамазовы», «Бесы», «Преступление и наказание».
Иногда даже страшно погружаться в бездну этих образов — такие
живые аналогии напрашиваются. Сидят себе обнищавшие маленькие
люди в комнатках-гробах, одетые летом в пальто, и неизвестно,
что за идеи носятся в их головах... Всегда в топе булгаковский
«Мастер...» и «Собачье сердце» — фантастика, инфернальность, все
необычное привлекает. Сама люблю Довлатова и стараюсь влюбить в
него учеников. Конечно, можно не принимать Островского и даже
Толстого, но чтобы участвовать в дискуссии, нужно знать ее
предмет. Вот прочти хотя бы одно произведение и приведи мне
убедительные аргументы в пользу твоего неприятия — на это я еще
могу пойти. Я ставлю оценку не за убеждения, а за знания.

— Мандельштам писал: «У интеллигента не биография, а список
прочитанных книг». Невольно наблюдая общение молодежи, как-то не
верится, что интеллигенция имеет большой шанс выжить...

— Новое поколение не хуже — оно просто другое. Мир вокруг нас
очень радикально меняется. Если два последних столетия общество
было литературоцентричным, то сейчас оно становится техничным,
технологичным и слишком прагматичным. Может быть, это
естественно, но немного грустно оттого, что гуманизм, духовность
уступают место жесткости, рациональности. Испокон веков
литература была тем живительным источником, откуда человек брал
какие-то ориентиры. Литературное слово учит сострадать, ставит
перед нами вопросы нравственного выбора, проповедует
христианские ценности. Не всегда такую опору найдешь в семье, а
в церковь идут не все, именно поэтому я считаю школу последним
очагом духовности и культуры, а учителей — миссионерами, при
условии, конечно, что они не «проходят» материал, а ставят перед
собой какие-то более высокие цели.

— Может быть, стоит начать хотя бы с пропагандирования
грамотной речи?

— Вот это действительно бич! У нас здесь особая ситуация: рядом
латышский язык со всеми его кальками и словечками — «ринда»,
«аплиециба», «шаусмас», «мне нет времени»... Велика и экспансия
английского: «оффшор», «трансфер», «блокбастер», «пиар»,
«трэнд»... А компьютерный сленг — «чат», «сайт», «атачмент» и
прочее? Между тем русский язык «так богат и гибок, что нечего
брать у тех, кто беднее нас» — прав был Тургенев.

Впрочем, ради справедливости надо сказать, что по сравнению с
Россией мы здесь оказались даже чуть-чуть в привилегированном
положении. Там отношение к языку хуже, и я была этому
свидетелем. Как повар у Ноздрева, который суп варил по принципу:
кидай туда все подряд — что-нибудь да сварится. И старики, и
дети, и серьезные дяди по телевидению такое говорят! «В законе
прописано», «тексты озвучили», «кислотный прикид», «продвинутые
люди» и вот теперь — «проталибски настроенные»... Я задала
вопрос петербургской профессуре: почему у вас так говорят? Они
пожали плечами, уже успев привыкнуть к этому «супу». У нас все
же отношение чуть бережнее, чуть тщательнее.

— Наверное, чувствуем: есть что терять?

— Видимо, так. И потом, как ни странно, в старших классах нашей
латвийской программы, помимо родного языка и литературы, есть
обязательный курс риторики и культуры родной речи, отдельно идет
анализ художественных произведений. Могу сказать по своим
лицеистам: если грамотность блещет не у всех, то устная речь
развивается и пишут очень хорошие сочинения. Так что тут мы даже
впереди России оказались: у них такого в стандартах нет.

— И все же за российских русских отчего-то спокойно: их родной
язык не будет поглощен ни татарским, ни удмуртским...

— И наш не будет поглощен латышским. Язык не обманешь. Можно
переписать историю, поправить географию. Но человеческая речь —
это определенный уровень развития нации, духовный пласт.
Энергетику слов «Вознесение», «Преображение», «Спас»,
«Богоматерь» никогда не передашь на другой язык — в них сокрыт
необъяснимый словами смысл. Недавно я побывала в новгородском
храме Спасо-Преображения Господня. Вышла оттуда озаренная и
только тут увидела англоязычную вывеску — для туристов. На ней
было написано: God\rquote s Transfiguration Church. Способно ли
это название затронуть душу британца? Вряд ли. Наверняка для
этого в английском языке есть другие слова.

— Большое спасибо за беседу.

Кстати

Весной российская газета «Труд» проводила конкурс среди
учителей русского языка стран СНГ и Балтии на лучшее эссе «Наше
Отечество — русский язык». Представители Латвии — Галина Режеп и
Светлана Гущина — оказались в числе победителей. В награду они
получили денежные премии и приглашение на съезд
соотечественников, который пройдет в Москве через неделю.

РУБРИКА