Панорама Латвии
211(2683) 08.09.2001
Андрей Рискин
Николай ТЭСС: «Если посадят, считайте нас смертниками».

Он стал еще одним в череде тех, кого латвийская Фемида будет
судить за преступления против человечества и геноцида. За время
независимости Латвии подобные обвинения предъявлены уже десяти
бывшим сотрудникам «органов». В четверг уголовное дело
гражданина России Николая Тэс-са направлено Генеральной
прокуратурой Латвии в суд.

* В финскую кампанию он был разведчиком, а всю Великую
отечественную провел под Ленинградом. В блокаде. «Курок винтовки
нажимал двумя пальцами, одним сил не было...»

* «Претензии к следствию — это мягко сказано. Речь иддет о
банальных подтасовках фактов».

* «Это мое дело — чисто политическое. Сделали меня заложником
системы, которой уже нет...»

Интервью Андрея Рискина с Николаем Владимировичем Тэссом
читайте на 4-й стр.

—----------------------------

— Николай Владимирович, вообще-то давайте начнем с главного, то
есть с вопроса о том, как вы себя чувствуете?

— Испытываю ежедневный стресс, как и мои некогда друзья по
службе, а теперь друзья по несчастью. Ложимся спать и думаем,
что вот-вот завтра за нами придут. Это почище любой инквизиции
будет. Когда меня первый раз вызвали на допрос, я сказал:
«Отсюда уйду только в камеру». А что мне терять, я воевал,
прошел через разведку. У меня ранения, контузии, я ничего не
боюсь. Хотя в тюрьме жизнь заканчивать не очень-то хочется...

— Вы принадлежите к поколению, которому довелось жить в
нелегкое время. Как складывалась ваша судьба, откуда вы родом,
каких корней?

— Родился я в 1921 году, 2 апреля в Екатеринбурге
(Свердловске). Через два года семья переехала в Ленинград. Отец
у меня — латыш. В 1924 году переехали в Сестрорецк, что под
Ленинградом. Отец устроился инструментальщиком на завод, где
делали оружие. В 1932 году отец, который, оказывается, владел
скрипкой, уехал в Ленинград, где играл в ресторане. Тем нас и
кормил. А в 1934 году в северную столицу перебралась вся наша
семья. Я там поступил в школу, доучился до 9-го класса, а
когда-то учебное заведение перед самой войной сделали
спецшколой, меня перевели в 17-ю школу, которую я окончил в 1939
году. В том же году поступил в «Корабелку». Хотел попасть на
корпусной факультет, да баллов не хватило. Но я занимался
боксом, и мне как спортсмену предложили поступить в Текстильный
институт имени Кирова на факультет первичной обработки льняных
волокон. Мол, со второго курса переведешься в
Кораблестроительный. И вдруг слухи о том, что идет спецнабор в
армию. А вскоре из Куйбышевского райвоенкомата пришла повестка.

— И где же довелось служить?

— 3-го ноября 1939 года призвали, а с 30-го уже числился
участником финской кампании.Как спортсмена меня включили в
лыжный батальон. Так и прошел всю финскую, причем получил
«только» обморожение ступней, а ведь ходили в тыл врага на 30-40
километров. Нам тогда, не подумавши, дали брезентовые
мас-кхалаты. Мы вспотели, потом залегли, а встать уже не могли.
Хорошо, что у костра остались дежурные.-подтаскивали нас,
обогревали бока, а потом вызволяли из этого ледяного «гроба».
Ну, кто ранен, тот так и умирал.

После войны с финнами нас в мае обещали демобилизовать. Но не
получилось, снова война, на этот раз Отечественная. Тогда
организовывали дивизии ополчения, меня в одну из таких, на Малой
Охте, и отправили. Пришли пожилые люди в кожаных куртках,
перепоясанные, как в кино, патронами. Винтовки нам дали
японского образца, доисторические, кирпичом чистились. Впрочем,
были и зенитные пулеметы на автомашинах. Там весь питерский
рабочий класс оказался. Бросили нас под Лугу, где немцы почти
все это ополчение положили.

Я после этой «мясорубки» служил снайпером в полку. А когда
узнали, что в финскую я был разведчиком, перевели в полковую
разведку, потом в дивизионную. Одно время была мода на свободную
охоту, тоже поучаствовал. И всю войну под Ленинградом. Все время
в блокаде. Курок винтовки нажимал двумя пальцами, одним — сил не
было. Получали-то 125 граммов хлеба, но это не хлеб был, а так,
опилки с целлюлозой. Впрочем, давали еще один ржаной сухарь, я
его для отца с матерью откладывал. А хлеб резали на кубики и
баланду варили, чтобы «удовольствие» продлить. Кисель из
столярного клея делали, из ремней — суп готовили. Пилили березу,
а из опилок на сковородке лепешки пекли. У меня спортивный вес
62 кг, а в блокаду я весил 32...

Раз в десять дней, накопив сухарей, ночью шел в самоволку в
город, к родителям. Более 30 км, но попутки выручали. Однажды в
марте 1942 года попал в машину, где везли мороженое мясо, но не
было сил отодрать хоть кусочек. Я плакал... А пришел домой, там
отец с голоду умер, мама тоже. Сил не было совсем, я их скатил с
четвертого этажа. И этот звук меня до сих пор преследует. А брат
лежал между отцом и матерью, еще жив был. Я его в детдом отвез.

Потом брата долго искал. Детдом эвакуировали, а машина, мне
сказали, в которой он ехал, вроде бы провалилась под лед. Но это
было не достоверно известно. Детдом же отправили в Краснодарский
край.Я написал Сталину письмо, рассказал свою историю с братом,
просил отправить меня на Сталинградский фронт. От вождя пришел
ответ:

«При первой возможности Ваша просьба будет удовлетворена». И
подпись, конечно же, факсимиле.

— А как вы оказались в Латвии?

— Теткин муж был членом правительства Латвии. Я ему тоже
отписал. И когда наши войска взяли Ригу, я сюда командировку
выбил. Это было уже в апреле 1945 года. Добрался кое-как, пошел
в Министерство внутренних дел, нашел родственника. Тетка плачет,
мол, тебя сейчас на фронт, больше не увидимся... Ну муж ее
уговорил коменданта Риги продлить мне командировку на пять дней.
Вернулся назад в Выборг, а меня на гауптвахту, оказывается,
комендант не имел таких прав, это полномочия начальника
гарнизона.Я к начальнику контрразведки, тот запрос с Ригу,
оттуда ответ:направить для дальнейшего прохождения службы в МВД
Латвии. Приехал, поставили меня на штат старшего инспектора по
борьбе с детской беспризорностью и безнадзорностью. Искал
помещения для детей, пункты для них открывал — в Риге, Цесисе,
Валмиере, Вентспилсе.

Потом мне кадровики говорят: «Ты у нас единственный с 10-ю
классами образования, да еще первый курс института, а тут в
Москве курсы иностранных языков,отправить некого...» А я
немецким тогда уже владел. Вот меня по линии МГБ в столицу и
направили. В высшей школе МГБ СССР окончил факультет иностранных
языков, шведское отделение. Получил специальность «переводчик
шведского языка». Мне и говорят: «Временно поступаете в
распоряжение МГБ Латвии, а нужно будет, мы вас вызовем». Я
приехал, штатной должности переводчика шведского
языка,разумеется, не было. Меня и сделали оперуполномоченным.

Это было в конце декабря 1948 года. А уже 28 февраля 49-го меня
привлекли к участию в оформлении документов по депортации
владельцев кулацких хозяйств и банд-пособников из Латвии. Отсюда
вся эта история и начинается. А что мне: дают поручение — я его
выполняю. До этого я вообще занимался только аннотацией
иностранных газет да, не скрываю, по лесам гонялся за «лесными
братьями». Которые сегодня, как известно,зовутся в
Латвии«национальными партизанами» и считаются национальными
героями. Впрочем, я даже могу согласиться, что они были
партизанами до 8 мая 1945 года. Но война окончилась, а они
продолжали убивать мирных граждан, и это уже не бандитизм — это
бандитизм и терроризм. И почему никто не вспоминает о людях,
которых они убили и искалечили, почему им ничего не
компенсируют? И почему эти люди даже в суд о своих правах боятся
заявить?

— Николай Владимирович, в чем суть вашего уголовного дела?

— В чем моя вина? А вот весь криминал. Да, есть «заключение о
высылке», оно мной подписано. Но тут все отпечатано типографским
способом плюс работа машинистки. В чем состояла наша задача?
Сверить напечатанное со списками кулаков и банд-пособников,
предоставленных уездными исполкомами, а затем заверить
результаты сверки своей подписью. Первой идет моя подпись, и в
Генпрокуратуре Латвии почему-то полагают, что если бы я не
подписал, никакой высылки бы не было. А ведь после меня
подписывал начальник отдела отнюдь не в звании младшего, как я,
лейтенанта, а заверял бумагу министр ГБ ЛССР.

Да, эти заключения были, но с юридической точки зрения они
ничтожны, как фальшивка. Читайте, что в них пишется: «Рассмотрев
материалы учетного дела...» Какие материалы, не было никакого
учетного дела! «Учетное дело оформлено верно...» Эти дела
заводило МВД ЛР, причем 25 марта 1949 года. Все это подтверждено
документально. Как я мог с ними в феврале ознакомиться? И далее:
«Согласно решению Совета Министров Латвии...» Какой номер, от
какого числа? Это их абсолютно не интересует.

Я даже исправить ничего не мог, был везде стандартный текст.
«Направить в отдаленные места Советского Союза...» — и это тоже
написано типографским способом.А из меня делают козла
отпущения... И таких дел с моей подписью — 42. Новик, их
заверявший, кстати, уже умер в тюрьме. И Россия палец о палец не
ударила, чтобы его защитить. А само обвинение? Где юридическое
подтверждение того, что я сознательно «творил» этот самый
геноцид? Что занимался этим с какой-то целью, умышленно?

— То есть, как я понимаю, у вас есть претензии к следствию?

— Претензии — это мягко сказано. Речь идет о банальных
подтасовках фактов. Во-первых, мне приписан какой-то отец Тэсс
Владимир, год рождения которого неизвестен и который якобы был
старшим офицером НКВД, полковником. Причем принимал участие в
депортации 1949 года. Это ложь. Я хотел из-за этого в суд на
прокуратуру подать, но никто не хочет из дела изъять эти
странички. Во-вторых, в деле указано, что после Второй мировой
войны я добровольно «включился в деятельность репрессивных
органов оккупационного режима». А почему добровольно, чем это
подтверждается? В-третьих, я якобы, «будучи представителем
репрессивных органов СССР, вместе с другими работниками, места
нахождения которых неизвестны...» Почему неизвестны, если моих
друзей по несчастью уже судят? Дальше -больше. «Умышленные
действия против группы жителей Латвии, их уничтожение путем
убийств с нанесением тяжких телесных повреждений...» Опять ложь,
так как ни одним юридическим документом это не подтверждено.
«Осознав суть и цели совсекретных постановлений Совмина СССР и
Совмина Латвии, которые были направлены на геноцид латышского
народа, Тэсс активно действовал по выполнению этих
постановлений». Да я в глаза этих документов не видел и видеть
не мог — они же шли под грифом «Совершенно секретно», откуда у
рядового опера допуск к ним? И что значит «активно действовал»?
Закорючку на бумажках ставил?

Или вот почитайте обвинение, где перечисляются пострадавшие
якобы из-за меня депортированные семьи. Первым в списке числится
семья кулака Екаба Зариня. Цитирую:

«25 марта 1949 г. они были высланы с места жительства: хутора
«Бертули» Каркльской волости Вал-кского района в Асинский район
Тюменской области, где на спецпоселении отец главы семейства
Екаб Зариньш умер...» Но, простите, на момент высылки старику
уже было 77 лет. Однако из текста обвинения следует, что в его
смерти (год которой, кстати, не указан) виноват именно
обвиняемый, то есть я.

Это все для отягощения моего так называемого преступления. Я
всего лишь проверял и заверял своей подписью правильность
отпечатанных машинисткой установочных данных лиц из списка
семейств кулацких хозяйств, утвержденных соответствующими
органами советской власти и подлежащих депортации на
типографским способом отпечатанном бланке. Я же был
всего-навсего переводчиком со шведского языка, а не
оперуполномоченным. До этого я в органах вообще только два с
половиной месяца отработал. То есть я был использован не по
назначению. Кстати, когда это попытались сделать второй раз, я
уволился из органов. Копии 42 учетных дел семейств
депортированных в дело не включили. А ведь допрошенные
прокуратурой депортированные моей фамилии не назвали. А если из
моего уголовного дела изъять справки и запросы, не имеющие ко
мне никакого отношения, там не то что на пять, на один том
документов не наберется. Так, несколько листиков останется.

Ходатайствую приобщить к делу письмо прокурора ЛССР от 21
сентября 1941 года, отправленное в адрес первого секретаря
Калнбер-зиня. Это первый документ, который положил начало
депортации. А также приказа от 2 марта 1949 года совсекретного
#00225 «О высылке кулаков, бандитов...» Никакого эффекта. Потому
что нет документов, которые позволяют проведенное в 1949 году
переселение рассматривать как геноцид. Во всех документах речь
идет о переселении и трудоустройстве на новом месте. Не. сказано
же здесь, что это переселение имело цель физического уничтожения
людей, или нанесения им телесных повреждений, как мне
инкриминируют. Прошу приобщить к делу список лиц, которые
ознакомлены с приказами о высылке (потому что нет меня там), но
нет, отказывают. Все мои ходатайств отклонены. Без каких-либо
объяснений.

Но ведь это не я доказывать должен, это Москва должна сказать.
А там молчат. Латвия приняла декларацию, согласно которой были
^оккупация Советским Союзом, и депортации. Для местных «нациков»
это закон. А Москве все равно: ну, посадят там десяток
стариков...

— Очевидно, что в Латвии на ноты протеста российского МИДа уже
давно перестали обращать внимание...

— Пора бы России во весь голос заявить, что в Латвии существует
профашистский строй. Фашизм в Латвии страшнее и опаснее
германского. Те — за колючую проволоку и пулю в лоб, чтобы не
мучался. А тут полный садизм: заперли, все делают исподтишка,
выдали всем по фиолетовому «аусвайсу»... Прокурор Аперене
вызывает меня читать дело. А я больше четверти часа читать не
могу. Возраст не тот. Начинаются головные боли, ничего просто не
понимаю. Я и до прокуратуры-то с каплями добираюсь. Один раз ко
мне домой завалились. Говорят: «Давайте мы будем читать, а вы
слушать...» Жена попросила их уйти, а мне в итоге пришлось
«скорую» вызывать. Наутро слег в больницу. Только вышел из
больницы, десять дней на уколах, пришел домой, звонок: «Это
Аперане. Когда вы думаете прийти?» Это же не просто так, это
метод такой — людей изводить. Одного довели, что он дома
повесился. Другой из окна выбросился. От меня такого, впрочем,
не дождутся.

Это мое дело — чисто политическое. Сделали меня заложником
системы, которой уже нет и которая давно осуждена. Я
всего-навсего был переводчиком шведского языка. Понятна жажда
мести этой системе за события пятидесятилетней давности, причем
месть эта растянулась уже на 10 лет, но основные идеологи,
руководители и исполнители спокойно и беззаботно спят, в
достатке доживают свою жизнь...

— Кстати, вы упомянули, что вскоре после тех событий ушли из
органов.И чем же потом занимались?

— После МГБ я был директором Института органического синтеза,
потом заместителем директора Института микробиологии, потом
организовывал новое направление «Медтехники», строил больницы в
Лиепае, Вентспилсе, Талси, Валке, Мадоне. Очки мы делали, я
открыл магазины соответствующие в городах. Последний год работал
начальником отдела НИИ Госплана. На пенсию вышел в 1975 году, но
работал до 90-го года в закрытом «почтовом ящике». Да, чуть не
забыл: закончил и истфак ЛГУ.

Так что историю я хорошо знаю. Мы, увы, и близко не стояли
около Димитрова, который смог выиграть суд у фашистов. Но тогда
на его стороне был Советский Союз. А нас Родина, которую мы
защищали, продала. Так что будем защищаться сами. И вести себя
достойно. Если посадят, считайте нас смертниками: больше года в
тюрьме мы все равно не протянем...

РУБРИКА

ОБСУДИТЬ

НАЙТИ