Вести сегодня, Общественно-политическая газета Латвии
185 (623) 09.08.2001
Лариса ПЕРСИКОВА
Восток — Запад

В гимназии он пел «Боже, царя храни», а в университете по
старой российской традиции носил погоны. Он изучал банковское
дело на японском языке и разговаривал с соседями на китайском.
Но в его харбинском доме на видном месте стоял
красно-бело-красный флажок, а на полке лежали книги Вилиса
Лациса.

Мы живем, под собою не чуя страны Все смешалось в том странном
восточном городе. В тесные китайские улочки с саманными фанзами
врезались по-петербургски прямые проспекты с респектабельными
особняками в стиле югенд. По желтым водам Сунгари сновали
пароходики с русскими названиями, а у речной пристани от
китайского квартала ответвлялась русская Нахаловка. По утрам над
Харбином плыл колокольный звон православных церквей, и на шумных
улицах царила русская речь.

Почти полвека, отрезанная границами и идеологиями от родины,
здесь жила 150-тысячная русскоязычная диаспора. Строила дома,
открывала вузы, издавала учебники и считала этот китайский
город, заложенный предками, своим...

— В 1944 году, когда японская оккупация Маньчжурии подходила к
концу, власти предприняли попытку выселить нас из Харбина.
Проходило это не примитивно — «Вон из города», а под лукавым
лозунгом «Надо садиться на землю», — вспоминает Эдуард Катайс. —
А земли там богатейшие. И некоторые сильные духом и здоровые
телом русские люди поддались давлению, стали выезжать из
города... Но японцы не успели реализовать свою программу. Потому
что пришла советская армия и их самих взашей выгнали из
Маньчжурии.

А нам нужна одна Победа — Наверное, не случайно русские в
древности говорили: «Может, Бог поменяет орду...»

— Я бы не осмелился назвать советскую армию ордой. Ведь разгром
Квантунской армии — это великая заслуга советского
правительства. Что бы ни говорили американцы, а исход войны
решила Красная армия. Пришли наши, и наши нас освободили.
Патриотическими чувствами тогда воспылали даже бывшие белые
офицеры, которые когда-то воевали против советской власти. Тем
более что освободители были одеты в форму, напоминавшую царскую.
Помню, один молодой советский офицер спрашивает пожилого
эмигранта: «Что же ты, папаша, с родины сбежал?» А тот
показывает на его лейтенантские погоны: «У меня, сынок, на
плечах такие же были. Потому и сбежал».

Поднебесные ласточки На старой фотографии харбинского
гимназического выпуска трогательно юные лица. Номер выпуска
«несчастливый» — тринадцатый. Но вопреки примете в ГУЛАГе никто
из гимназистов румяных не сгинул и к расстрельной стенке
поставлен не был. «Эта девушка уехала в Америку, этот парень
стал крупным ученым в Новосибирске, а этот мой приятель до самой
смерти жил в Москве, мы с ним долго переписывались», — любовно
перечисляет своих однокашников Эдгар Карлович.

Православные священники с тяжелыми крестами на груди, директор
гимназии — японец, сменивший на этом посту американца. А под
портретами выпускников русские, корейские, польские, еврейские,
грузинские фамилии. Но как же в этом русскоязычном эмигрантском
Вавилоне, на 2-й Псковской улице оказалась чистокровная
латышская семья Катайсов?

— В 1904 году мой отец был мобилизован на русско-японскую
войну. К большому сожалению, Россия эту войну проиграла. Но мой
батюшка не стал возвращаться на свой видземский хутор, а остался
работать машинистом на Китайско-Восточной железной дороге.
Платили неплохо, и у нас был даже собственный дом. Вообще
разными судьбами в Харбин занесло около двух сотен латышей. В
городе работало латвийское консульство, а возглавлял его бывший
царский генерал герой Порт-Артура Петр Гаспарович Межакс.

Латышские «неграждане» в Харбине До сорокового года Эдуард
Катайс с гордостью носил паспорт Первой республики. Потом этот
документ сменила аморфная бумажка — «Бывший латвийский подданный
без гражданства». Так латыши Катайсы пополнили многотысячные
ряды русскоязычных «неграждан» Маньчжурии. Интересно, что
русские харбинцы в таком невнятном статусе жили не год, не два,
а несколько десятков лет.

— Лицам без гражданства нельзя было обслуживать
Китайско-Восточную железную дорогу, — рассказывает Эдуард
Карлович. — И тогда власти прибегли к юридической уловке —
русскоязычным негражданам выдали какие-то огромные листы с
печатью, сделав их как бы китайскоподданными. Ясно, что это была
филькина грамота, но другого способа получить квалифицированные
кадры у железной дороги не было...

Русские декабристки Страны восходящего солнца — Известный
политик Дзинтарс Абикис как-то заявил, что опыт эмиграции
показывает: русские на чужбине легко ассимилируются во
втором-третьем поколении. Это действительно так?

— Только не в Маньчжурии, — качает головой Эдуард Катайс. —
Были случаи, когда некоторые женщины, потеряв во время смуты в
России мужей и любимых, выходили замуж за японцев. Но это
считалось дурным тоном. Не из-за расизма, а потому что японцы
были у власти, и в таких браках сквозил расчет. Но когда пришла
советская армия, японцы лишились своих постов,
высокооплачиваемой работы. И тогда эти русские женщины, как
декабристки, с жалкими узелками в руках преданно последовали за
мужьями в Страну восходящего солнца.

В Москву, в Москву! Менялись власти, флаги и правители, но на
улицах Харбина по-прежнему царил русский язык. Правда, японские
оккупационные власти пытались «закрутить языковые гайки»,
переведя часть предметов в университете на японский язык и
открывая многочисленные курсы. Русские на курсы японского не
спешили, а китайский учили добровольно, на бытовом уровне.
Возможно, потому, что китайская община относилась к русской
диаспоре вполне доброжелательно, хотя «моя твоя» часто не
понимала.

— Как-то во время экономического кризиса в Маньчжурии на
совещании коммерсантов русский предприниматель выступил с
оптимистической речью, завершив ее стихотворной строкой «Чем
ночь темней, тем ярче звезды!», — вспоминает Эдуард Карлович. —
Не знаю, как это было переведено на китайский, но на ноги тут же
вскочил представитель местных органов безопасности: «Вот ваша
говори ночка темна еси, тогда ета пожалуста електрическа станция
ходи нада. Наша палица такая дела не касайса...» Но, в принципе,
антирусские настроения у китайцев появились только при Мао.
Пропаганда сделала свое дело, и даже от добрых и сердечных
соседей можно было услышать: «Не нравится? Москва ходи!»

Ностальгически-чеховское «В Москву, в Москву!» в русской
диаспоре Харбина впервые зазвучало в сорок первом. «Тогда
эмигранты уже не разделяли «Советский Союз» и «Россия», говорили
просто: «Родина в опасности!» — поясняет мой собеседник. — И
даже бывшие белогвардейцы рвались в советское консульство, чтобы
записаться на фронт добровольцами и воевать с немцем. Японцам
это, конечно, не нравилось. Они выстраивали вокруг здания
баррикады и к русским дипломатам пускали только советских
граждан».

За бамбуковым занавесом Эдуард Катайс вернулся на родину
предков после войны. Преодолев классический маршрут Восток —
Запад. В одноименном фильме знаковой сценой — разделивший
советских и несоветских граждан — стали спущенные
хлопчатобумажные чулки: вот, мол, до чего коммунисты довели даже
настоящую французскую женщину. С последним мой собеседник
категорически не согласен.

— При Хрущеве люди были одеты уже хорошо — во всяком случае,
приехав в Советский Союз, существенной разницы между нарядами
харбинок и рижанок я не заметил. Меня поразило другое — пьяные
люди, которые валялись прямо на городских улицах. Обнаружив
первого пьяницу, я решил, что человеку плохо, и чуть не бросился
вызывать «скорую».

На сопках Маньчжурии — Эдуард Карлович, латыши, когда-то
эмигрировавшие на Запад, играют все более заметную роль в
экономике и политике Латвии. А потомков многомиллионной русской
эмиграции в России не видно и не слышно...

— Почему? А Починок? Это сын моих однокурсников из Харбина.
Бывшие харбинцы в основном пошли в науку, но в партию не
вступали, в политику не лезли. Порепрессировали все-таки нашего
брата. При Хрущеве, правда, всех реабилитировали, выдали чистые
документы, и люди даже смогли спокойно ездить за границу. Но мне
повезло — я приехал в Союз в 1955 году. Меня не высылали, не
отбирали ни дом, ни землю, поэтому никаких обид на советскую
власть у меня нет. А Харбин? Харбин — это город моей молодости.
И наверное, лучшая часть моей жизни... В Риге на мостике возле
автобусного вокзала какой-то русский мужчина часто играет на
аккордеоне вальс «На сопках Маньчжурии». И я всегда говорю ему
спасибо...

РУБРИКА