Бизнес & Балтия
238 (1620) 05.12.00
Отдел социума и культуры
Юрис Подниекс: "Россия расширила меня..."

"...Когда люди перестают страдать или страдают только от своих
личных комплексов, они начинают закисать. Катаклизмы я
воспринимаю как закономерности. Как-то я подумал: чем отличается
Запад от нас? У нас ты живешь как можешь, а на Западе - в стиле,
от ресниц до туфель. Мы эти потребности стиля выражаем через
душевные муки.

Да, у нас чего-то нет, но у нас есть надежда. Я уверен, что эта
надежда заложена в России. Россию я рассматриваю как залог XXI
века - для мира, не только для нее самой. И на Западе чувствуют,
что в России находится мозг, идеи, которые у них иссякли. На
Западе научились распоряжаться информацией, делать бизнес, но
они разучились страдать. Не все, естественно, нельзя всех мерить
одной меркой...

Мы сегодня живем страшной, но эмоциональной жизнью. Россия
поработила нас, прибалтов, но в чем-то и сохранила. Боюсь,
закричит от моих слов вся Балтия, но что-то мы в себе очень
важное сохранили, продавая себя, унижая... Мы сохранили
способность страдать. Мы не разучились вслушиваться в себя. Я
это чувствую. И никто меня не убедит, что Швейцария более
счастлива. Там у меня было много ассоциаций с Латвией. Такая
благополучная тупость... Композитор Алексей Рыбников мне
когда-то сказал: "Для России благополучие никогда не будет
конечной целью". Я не знаю, может быть, потому что мы долго жили
вместе, я надеюсь, что и для нас - тоже".

* * *

"Самое сложное было перевести картину "Мы" на английский язык.
Я все старался, чтобы все говорили на своих языках: узбеки - на
узбекском, армяне - на армянском. Я хотел показать им, что мы не
Russia, мы что-то большее. Английский язык - имперский язык, у
них у самих хвост в дерьме, масса проблем с Ольстером. И в
английском языке нет такого словосочетания: "национальное
самосознание" или "народное самосознание", у них можно сказать
только "национализм" с негативным оттенком, и даже понятие
"нация" для многих с душком. У них нет понятия "душевные муки",
так нельзя сказать. Перевод был мучением. Переводчиком был
латыш, который родился в Англии. Он журналист, окончил истфак,
знает немного русский. Так каждое русское слово я ему обставлял
15 латышскими, создавал образ... Но что мы пережили!"

* * *

"Я хотел, чтобы люди посмотрели друг на друга. Ведь пока мы не
поймем, что мы все рядом и все зависим друг от друга, мы ничего
не оценим в себе. То, что пережили армяне, прибалты не пережили;
то, что пережили в Тбилиси, не знакомо украинцам. Но это ведь и
есть знаки, которые нам подает судьба.

Меня всегда бесила узость, в том числе и моя собственная. Я
часто в поезде, например, не мог объяснить попутчикам свое
сознание латыша и почему я чувствую себя оплеванным, живя в
СССР.

Когда я после Карабаха приезжал в Ригу и видел здесь возню
вокруг Интерфронта, я улыбался этим страстям. Конечно, мы могли
довести взаимную ненависть до столкновения. У меня в фильме не
хватило места, куда можно было бы вставить поджог рейхстага, а
это же колоссальный образ! Как сегодня просто устроить такую
штуку и столкнуть нас лбами. Как потом просто управлять нами!"

* * *

"Когда в человеке есть внутренняя церковь, тогда все равно -
живешь ли ты во время перемен или в какое другое, этический
критерий в тебе - определяющий. Я не говорю о религии, я говорю
о святости. Я это называю церковью в себе. Пока я могу убить
человека, к чему я могу прийти? Все равно ради чего убить. Может
быть, потому мы все будем наказаны..."

* * *

"Мне очень многое дала Россия. Она меня как-то расширила.
Когда-то я ездил во время съемок "Созвездия стрелков" через
Псков, Орел до Украины, но тогда я смотрел на нее из машины, с
кем-то говорил, кого-то снимал, но это были ощущения туриста. А
во время съемок "Мы" мы жили в деревне, где остались четыре
человека. Мы встретили там такого Васильева, который вправил
мозги мне и моему сыну. Я очень рад, что мальчик туда ездил, жил
со мной в Переяславле, Ярославле. Так вот этот Васильев обхватил
его и говорит: "Ты пойми, дурят нас с тобой политики, делить нам
с тобой нечего!" И так потряс его. Думаю, теперь у сына никогда
не появится желание стрелять в русских".

* * *

"Англичане смотрели на нас отчасти как на идиотов. Мы показали
им, что можно гореть за идею, а не за плату. Они вырастили в
себе усредненных профессионалов, которые в основном заботятся об
оплате заработанного. Мой ассистент, англичанин, если после
шести задерживался из-за нас на работе и не был в пабе, очень
страдал. Пабы - вековая традиция, это целый институт. Сначала я
им завидовал, что есть у них такое место, а потом послушал
разговоры, и мне стало настолько неинтересно... Например, целую
неделю вся Англия была в шоке от того, что собака укусила
ребенка. Обсуждали, убивать ее или не убивать.

При всей демократичности и раскрепощенности Англия - страна,
которая вырастила огромное количество овец - и не только на
полях, но и в пабах. Да, они рассуждают о политике, но только в
связи со своими деньгами. Да, я видел открытые, раскрепощенные
аудитории, готовые обсуждать любую тему. Но все - на съедение
овцам. Помню, перед вылетом в Москву смотрел по телевизору
передачу Донахью из клуба мастурбантов. Люди рассказывали, как
для них открылся новый мир. И через четыре часа я был в Москве,
где люди стояли в очередях и ругали власть. И я подумал: как
хорошо, что живу здесь, что я возвращаюсь в Латвию".

* * *

"Я прихожу к выводу, что документального кино как искусства в
мире почти нет. Документальное кино для Запада - это
телевизионное кино, его делают журналисты, а не режиссеры. А что
делают журналисты? У журналиста есть концепция, и он подгоняет
под нее материал. Все кино, которое я видел на Западе в течение
нескольких лет - а мне показывали лучшие фильмы, - это
прекрасный репортажный материал, сенсационность, репортеры
работают гениально, все схвачено, все есть, а осмысления нет.
Они разбрасывают образы просто так. Единственную картину я видел
в Англии, о которой сказал: да, вот это кино, наконец-то, а
потом смотрю в титрах: "Андрей Некрасов". Я не хочу показаться
амбициозным, но документального кино как искусства у них не
существует. Там я понял: нам нельзя потерять нашего мышления,
нашего отношения к документальному материалу как к материалу
искусства".

* * *

"Что есть грех? Слепота, самообман. Я много думал об этом,
когда работал над "Созвездием стрелков". Да, они были грешны,
когда убивали, когда причиняли боль другим. Уверовав в идею, они
пошли на грех. Но я до сих пор не могу себе ответить, имею ли я
право их судить. Да, они убивали, они были слепыми. Но парни в
Афганистане тоже убивали, тоже подчинялись идее. Так что, теперь
будем расстреливать их? Увы, мы не только были обмануты. Мы
хотели, чтобы нас обманывали. Пока мы этого не осознаем, мы
обречены".

* * *

"Вопрос выбора - очень серьезный вопрос. Даже что касается
профессии. Так же, как любовь, как совесть, как вера - нет
выбора в этих вещах. Или ты любишь, или не любишь. Я никогда не
поверю человеку, который говорит, что любит сразу двоих. Можно
или любить, или не любить. Так же как у человека или есть
совесть, или ее нету. Для совести нет выбора. А что такое
свобода? Человек свободен тогда, когда у него нет вариантов. Вот
у меня нет выбора. Я могу только снимать, я не чувствую, что
могу еще что-то выбрать. Это и есть свобода".

РУБРИКА

ОБСУДИТЬ

НАЙТИ